Статьи

 

Наконец спустя тридцать восемь лет после своего создания увидела свет книга выдающегося чеченского писателя и драматурга Халида Ошаева "Слово о полку Чечено-Ингушском" - сборник документально-художественных произведений. При жизни автора издание его работ было практически невозможным в силу того, что, по мнению власть предержащих, Ошаев не входил в число "своих" писателей, более того, он противостоял антинациональной великодержавно-шовинистической политике местного партийно-чекистского аппарата в ЧИАССР советских времен.

 Его хотели сломить, не только как писателя, но и как общественного деятеля, работавшего в области лингвистики (он приложил руку к созданию первого чеченского алфавита на латинской основе), истории, этнографии, фольклора. Халид Ошаев неоднократно подвергался арестам и ссылкам, его исключали из партии, таскали на допросы в КГБ. В своей подлой травле писателя власти доходили до попыток давить на него через родных - жену и сыновей. Но все усилия оказались напрасны: он был несгибаем.
Издать книгу удалось благодаря тому, что сын Халида Ошаева Майрбек, порой даже с риском для жизни спасая от бомб, перевозил рукопись то из города в сельскую местность, то из района в район, и наконец, в соседнюю республику.
Таким образом, он сохранил не только одну отцовскую книгу, но и архив, и все творческое наследие чеченского классика от двух разрушительных войн, последняя из которых продолжается по сей день.
В книге под рубрикой "Брест - орешек огненный" собраны воспоминания защитников Брестской крепости, "Обуглись, но выстой!" - очерки о защитниках Родины, воевавших не только под Брестом, но и на многих фронтах Великой Отечественной, "Под кровавыми сапогами" - рассказы-были из истории депортации чеченского народа.
Публикуем взятые из книги воспоминания одного из многочисленных участников защитников Брестской крепости из Чечено-Ингушетии.

У ТРЕХАРОЧНЫХ ВОРОТ

В армию я был призван в октябре 1939 года. Из нашего района со мной вместе призвали еще человек тридцать. В середине октября нас повезли на запад. По мере следования поезда из ехавших со мной людей по 5-10 человек высаживали в разных городах для пополнения стоявших там воинских частей. Я попал в 104-й стрелковый полк 25-й Чапаевской дивизии. В составе этого полка я участвовал в финской кампании. В середине марта 1940 года финская кампания закончилась миром.
Летом 1940 года наш 104-й полк перебросили в Бессарабию. После того как Бессарабия, захваченная у нас Румынией в годы Гражданской войны, воссоединилась с Советским Союзом, меня в числе немногих красноармейцев 104-го стрелкового полка перевели в крепость Брест, и я стал служить в 125-м стрелковом полку.
Это был боевой полк 6-й Краснознаменной Орловской дивизии, фамилии командира я не помню. Но из средних командиров я хорошо помню капитана Артурьяна, бакинского армянина, почему-то очень хорошо относившегося ко мне. Я был тогда молодым, неунывающим и всегда веселым парнем. Любил меня и капитан Левин. В этом полку, как и в других стрелковых частях, стоявших в крепости, было много чеченцев и ингушей, а также представителей других национальностей из нашей республики. Особенно много служило чеченцев из Надтеречного района. В разных полках их было, может быть, не меньше сотни. В 125-м полку было много ингушей.
Из моего села Шали нас было только трое: я, Хюзиев Саид-Магомет и Ганукаев Мовсар. Хюзиева убило на моих глазах снарядом в первый же день войны. Ганукаев Мовсар бок о бок со мной два дня вел с немцами бой. Это было уже тогда, когда часть бойцов 125-го полка перебралась из Кобринского укрепрайона, где находились наши казармы, в Цитадель. На третий день Мовсара убили, когда он полз к складу боеприпасов, чтобы достать нам патроны. Хорошо помню я Элибека Магомадова из селения Дуба-Юрт, Лукмана Гадаева из Надтеречного района, Али Гайтукаева из Ишхой-Юрта и Малаева Алдама из Надтереченого района. Последние двое живы. В нашем полку были и грозненцы, и станичники из Сунженского района, но фамилий их я не помню.
Элибек Магомадов был замечательным дечиг-пондаристом и своими песнями и игрой всем нам, красноармейцам, доставлял большое удовольствие. В первые дни боев я видел его, вооруженного самозарядной винтовкой. Он тоже погиб в крепости. Но на какой день это было, я не знаю.
Война застала меня в крепости, в казармах 125-го стрелкового полка. Через два дня, когда немцы вытеснили нас из северного укрепления, пришлось силой пробиваться в Цитадель, так как Трехарочные ворота все время находились под огнем. Там я вместе с красноармейцами своего полка вел оборону, укрывшись в одном из отсеков "кольцевой казармы", примыкавшей к Трехарочным воротам. Здесь же бились бойцы другого полка, в котором служил Али Гайтукаев (455-й стрелковый полк). Казармы, откуда мы вели бой, примыкали к воротам с правой стороны, если стать лицом к выходу из крепости.
Сейчас мне даже трудно представить ту меру тяжести испытания, которое нам, бойцам, выпало. Дни и ночи у нас слились в какое-то смутное, душное, жаркое, бесконечное время. Лица у всех были желтые, худые, грязные, заросшие щетиной. В первые дни мы ожидали, что скоро подойдет помощь наших войск, и мы сломаем кольцо окружения. Через два-три дня эта надежда стала гаснуть.
До этого со стороны Жабинки мы слышали беспрерывный гул орудийной пальбы. А потом шум внешнего сражения стал удаляться все дальше и дальше на восток, пока совсем не заглох. Но никому из красноармейцев даже в голову не приходила мысль о сдаче в плен, хотя силы наши таяли с каждым часом. Через громкоговорители немцы каждый день предлагали нам сдаться. На это мы отвечали стрельбой. Через несколько дней пребывания в отсеках казармы около Трехарочных ворот мы потеряли надежду выйти живыми.
В казармах мы поднимали тяжелые каменные плиты и прятали там свои документы. Я положил под плиту свой комсомольский билет, фотографии матери, сестер, братьев, а также моей невесты Успахаджиевой Макки. Туда же я положил и кучу писем, полученных мной из дома. Теплилась у меня надежда вернуться и найти документы... В один из дней, когда я вел перестрелку с фашистами около самых Трехарочных ворот, осколком легко ранило меня в голову. Еще за день до ранения на штукатурке арочного прохода я написал по-чеченски латинским алфавитом: "Здесь сражался и погиб житель селения Шали Чечено-Ингушской республики Асухан Титриевич Дукаев. Помяните его".
Обороной крепости руководил штаб. Но люди воевали сами по себе - там, где их застала война.
Самое страшное в нашем положении - жажда и отсутствие патронов.Казармы были разбиты глухими стенами на отсеки. Каждый день из отсека в отсек кричали по-чеченски и подбадривали нас и себя:
- Эй, молодцы, не трусьте! Раз мать родила и раз умрем! А им отвечали:
-Держите честь, молодцы!
Иной раз кричали: "Убит такой-то. Кто останется живой - передай родным".
Глубокой ночью, когда стихала стрельба, откуда-то из казармы 333-го полка доносились печальные звуки чеченской песни о пастухе, замурованном лавиной в пещере. Из соседних отсеков иногда доносилось грустное и торжественное пение отходной молитвы "Ясин". Люди спокойно готовились к смерти.
Примерно на десятый день войны я был ранен в голову осколком мины. Потерял сознание. Сколько пролежал, не знаю. Помню все, как во сне. Пришли немцы и нас, раненых, как дрова, покидали в кузов машины. Привезли в лагерь для военнопленных, расположенный прямо в поле, в получасе езды от крепости на грузовике. Лагерь этот носил название "Белый Подлесок" (Бяла Подляска). Здесь людей содержали ужасно. Ежедневно из лагеря выносили сотни умерших от ран или расстрелянных красноармейцев. Умирали также от голода, жажды и истощения. Несмотря ни на что, я выжил. Из "Белого Подлеска" направили меня в другой лагерь, находившийся около Варшавы. В этом лагере меня приговорили к наказанию 50 ударами палкой за то, что обслуживающего лагерь поляка я не назвал "паном". Сначала мне нанесли двадцать ударов. Но так как я был слаб, то подождали, пока окрепну, и снова 25 палок. Издевались надо мной и по-другому: впрягали в бочку на колесах и заставляли возить воду. И я знаю, почему меня невзлюбил немец. Ему не понравилось то, что я, шатающийся на ходу советский солдат, из чувства достоинства веду себя независимо.
Потом меня повезли в глубь Германии. Отдали в хозяйство к бауэру батраком. Кормил меня бауэр очень плохо, а работать заставлял от зари до зари. Иногда я воровал картофель, чтобы утолить голод, подкрепить себя. Так пробыл я в Германии около полугода. Под осень 1942 года меня неожиданно забрали от бауэра и повезли в какое-то местечко близ Варшавы. Оказывается, здесь собирали людей разных национальностей с Северного Кавказа. Нам предложили "ехать обратно к своему народу и агитировать среди него за Великую Германию".
Я ухватился за это предложение. Мне бы только добраться до Чечни! А там черта с два немецким собакам поймать меня! Согласились уехать и другие. Группа наша состояла примерно из полусотни людей разных горских национальностей, а именовали нас "Нордкавказише легион". Общаться друг с другом не позволяли. Нас повезли поездом. По мере продвижения к Северному Кавказу отдельные маленькие группы на станциях высаживались. Северный Кавказ был в то время занят немцами, хотя об этом я узнал не сразу. В то время шли бои у Моздока. Где-то около этого города высадили новую группу из шести человек. Ее разделили. Из них мне придали двух человек. Привели нас к реке Тереку, напротив селения Бено-Юрт. И тут только я узнал, что приданные мне двое были чеченцами. Кто они такие, из каких сел и какова их судьба - я не знаю и сейчас...
Сначала нас троих привели в станичный дом и дали подробную инструкцию о том, как в Чечено-Ингушетии агитировать за Германию. Я помнил о хомуте и палках и все думал: "Только бы перейти Терек!". Придали нашей группе руководителя, толстого, но подвижного немца. И откровенно сказать, я подумал: "А хорошо бы те 50 палок с добавкой вернуть этому толстому немцу!"
О том, что меня самого наши могут арестовать и судить, я не думал. В конце концов, черт с ним... судили бы свои, у себя дома!
Глубокой ночью группу нашу привели к берегу Терека. На противоположной стороне линия советских войск. Я был у границы родной земли. Усадили в резиновую лодку, и мы поплыли. Только наша лодка добралась до берега, как один из переправлявшихся с нами чеченцев выстрелил немцу-инструктору в ухо. Моментально с берега к лодке сбежались красноармейцы:
- Стой! Руки вверх! Мы подняли руки, и нас повели. Больше переехавших со мной реку чеченцев я не видел. Нас сразу развели. Меня допрашивали в особом отделе в течение 18 суток. Днем и ночью. Допрашивали страшно строго. Но, наконец, убедились, что все было так, как я говорил. Позже следователь даже смеялся, когда я рассказывал всякие смешные вещи о немцах и их нравах.
Потом дали мне бумагу и направили в 595-й минометный полк 114-й Краснознаменной Одесской гвардейской дивизии 5-й армии. В составе этого полка я участвовал во многих боях, дошел до Германии. Не буду рассказывать, кому и как, а 50 палок немцам я вернул. Демобилизовался 12 мая 1945 года.
Верно, что в Бресте погибло очень много людей из нашей республики. По крайней мере, девять из десяти. Из села Мескер-Юрт со мной в армию пошел молодой человек по имени Хусейн, фамилии его я не помню. Убило его осколком снаряда, когда он лежал рядом со мной во дворе Брестской крепости и стрелял.

Асухан ДУКАЕВ

http://dosh-journal.ru